из книги: Нам казалось, что всё возможно, 60 человек «Поколения 68» рассказывают о 60-ых годах и о том, что с ними стало.
«Зелёная Ветвь 252», под редакцией Вернера Пипера.
Когда меня просят рассказать о 60-ых годах и как всё раньше было, то я никода не знаю с чего начать. Есть много разных дверей, которые можно открыть. Есть много вариантов, как именно рассказывать. Можно начать о своих мечтах того времени или же о гневе, который наполнял наши сердца. Или же просто рассказать о том, как выглядела моя жизнь c 15 до 30 лет ? Всё уже давно кануло в Лету, однако по-прежнему актуально. Что казалось раньше мечтами, это и по сей день мечты, то есть мечты о более справедливом и более теплом обществе, о cообществе, которое даёт нам свободу и в то же время окрыляет, и о красоте вместо войны.
Сегодня я знаю, что за наши мечты нужно дорого заплатить и что гнев ещё не утих. Мечта – это функция гнева, мечта и гнев зависят друг от друга, без мечты нет гнева, но без гнева мечты остаются ненаполненными. Если начать с гнева, то следует начать издалека, чтобы сопоставить мое состояние того времени с состоянием моего шестнадцатилетнего сына и моей двадцатилетной дочери. Они сегодня так же возмущены, как и я в то время. У нашей молодости много общего, хотя с тех пор и прошло 50 лет. Порой я не знаю, было ли у нас тогда больше причин, чтобы возмущаться, чем сегодня и имею ли я вообще сегодня еще право возмущаться.
Я был возмущен своим окружением, которое не хотело вмешиваться, которое хотело держаться на заднем плане, прятаться и скрывать свое прошлое, а также не хотело брать на себя ответственность за настоящее время. От моей мамы я ничего не узнал о годах войны и о времени националсоциализма. Прошлое было лишь большой черной дырой. Там не было ни отца, ни истории, ни государства с которым я мог бы себя идентифицировать. Когда я, шестнадцатилетный мальчик, скитался по дорогам Великобритании, мне надо было отвечать на вопросы, к которым я не был готов. Кисиа, молодая англичанка польского происхождения, с которой я познакомился в Кембридже, когда я искал защиту от английского дождя под импозантными лондонскими порталами, объяснила мне свою симпатию ко мне так: что я, хотя и немец, но не такой „pig-headed“(тупой) как она ожидала бы от немцев. Позже, во Франции в Провансе, мне довелось столкнуться с похожим явлением и опять невольно доказывать обратное: там немцев называют „cochon“(свинья).
О чём и о ком говорить? О Гёте или о Гитлере? Кто есть немцы – народ поэтов или преступников? Начался ли новый виток истории в 1945 году или же просто на старое был натянут занавес и всё осталось по-прежнему? ? Сколько раз в моей жизни меня спрашивали, какому примеру я следую? Я никогда не мог на это ответить. Тем более в то время. Не было никаких примеров, идолов или идеалов. Были только мучительные полюсы: Гитлер и Гёте, культурная нация и фашисты, темы, смягчённые только из-за посредственности с которой они обсуждались в школе.
Филистер Гёс, комендант концлагеря Освенцима: днём он убивал евреев в газовых камерах, по окончании работы в пять часов жена ждала его дома, который был расположен на территории концлагеря, чтобы помузицировать и послушать стихи немецких поэтов. Являлось ли это моей культурой?
Был только я – и никаких ответов.
В те времена я жил в маленьком пригороде Оснабрюка, насчитывающим около 10.000 жителей. Мелле. Красивая местность. Сытые люди. Выстроенная недавно гимназия, в которой все было в порядке. Мой протест выражался в отказе остричь волосы по плечи; я носил теплое пальто c американского склада, импортированное прямо из Вьетнама. В школу я ходил босиком, пока позволяла погода. Помимо скудных сообщений о Гете и Гитлере, все интересное, что я мог услышать, прочитать или сделать, я должен был организовывать для себя сам: стать представителем школы, организовать школьную газету, частные заседания по литературе, философии и политике. Добропорядочные граждане кричали мне вслед «Иисус, Иисус», стараясь обругать меня. Меня злолоэто, поскольку у меня не было ничего общего с Иисусом. Меня интересовало азиатское мышление. Часами я мчался один по полям, лугам и лесам, скрываясь от призраков Вьетнамской войны. Но мне не удавалось убежать от них. Сообщения о пытках настигали меня посреди леса. Особенно отчетливо я помню сообщение, в котором описывалось, как американские солдаты пытали своих пленников иголками, которые они загоняли им под ногти. Я не мог избавиться от этих видений. Чем дольше длилась война, тем больше они занимали мои мысли.
Необходимо было что-то предпринять. Но что? Акции самостоятельной организации в качестве школьного представителя, межрегиональные встречи школьников, тексты и стихи в собственноручно выпущенной школьной газете, написанный в старшем классе и так и не опубликованный роман «Holzen und die Männer daneben» о закостенелом человеке и его окружении; в этом состоял мой протест против немецкого обывателя, который пускал все на самотек. В конце концов я хотел свести счеты со всем этим в заключительной речи к выпускным экзаменам и – прочь из затхлой провинции. Наконец-то, свобода! Мир! Жизнь! Франция, Италия.
Потом пробуждение в университете. Прощай, свобода. Прощай, мир. Прощай, жизнь. Тысячелетняя плесень под университетской мантией! Невыносимые фронтальные лекции вместо задушевных бесед. Даже в публицистике и в политических науках, где я хотел скрыться от всего этого, была сплошь сухая догматика. Путем к спасению стала литература. Молодые поэты читали свои произведения в маленьких кругах. Но и этого я не смог выдержать долго; эти встречи оказались безвкусными: литература ради литературы, без содержания, идентификации, без ответов на вопрос – куда. По-моему, это не лучше, чем потребление ради потребления, то чем жили наши родители до нас. Хорошо, их можно было понять: родители были поколением восстановления страны после войны, они залечивали раны, нанесенные войной. Шрамы были отвратительны, они их старались скрыть. Но следовать в том же духе? Стать такими же? Нет. Стала неизбежной необходимость вырваться из этой золотой клетки. Мы хотели увидеть шрамы и перевязать все еще открытые раны – всё это было важно для нас, и я повторяю это при каждой представляющейся мне возможности, это было осуществимо. Будущее было неясным. Намечался прорыв. Вместе мы были сила. О безработице, об отсутствии перспектив на будущее, о кислотных дождях, озоновой дыре, черном закопченом снеге, СПИДе, птичьем гриппе и т.д. не было и речи. Предупреждения «Римского клуба», глобальное бедственное положение экологии еще не проникло в сознание граждан. Более того, страстное увлечение природой моей матери: странствования, магазин лекарственных трав и диетических продуктов, нудизм, которые я наблюдал при хаотических обстоятельствах нашей сломаной семейной жизни, вызывали у меня сомнения, напоминая мне пионерскую романтику нацистов. Напрасно, в чем я убедился на сегодняшний день: моя мать никогда не принадлежала к этим организациям. Слишком низко нависал нацистский туман надо всем, что лишь отдаленно было связано с кровью и землей. Даже «Монте Веритас» – символ движения преобразования жизни двадцатых годов и молодёжного движения бардов Вандерфогель Wandervogel мерцали лишь как коричневые силуеты сквозь этот туман. Намного позже я увидел вновь их прежние очертания, проступившие из мрачного тумана.
В связи с этими обстоятельствами я решил бросить учебу и начать политическо-журналистскую практику. Для меня это не было в ущерб, это было последовательным осуществлением перспективы: я хотел ощутить всё заново и заново организовать свою жизнь. Я основывался на практику, на Здесь и Сейчас. Многие молодые люди принимали в то время такие решения; некоторые потом раскаялись и вернулись в университеты и в институты. Это их дело. Это не меняет ничего в сознании о неясном будущем, с которого начало поколение, чтобы перевернуть общество. Два слогана обобщали все движение: «Борьба с потребительским терроризмом» и «Мы хотим все и сейчас!». Фоном было послевоенное восстановление Германии, которое сегодня побуждает даже консерваторов, которые в то время обзывали нас шумными и хаотичными, называть себя «Поколением-68».
Продолжение следует.
Übersetzung von Natalia Bureico mit freundlicher Unterstützung von Maria Schröder.
Hinterlasse jetzt einen Kommentar